В Томском областном художественном музее начала работу выставка «Дорогие образы России», где представлены несколько десятков полотен русских художников XIX и начала XX, которые любезно предоставил томскому музею Омский музей изобразительных искусств имени Михаила Врубеля. На открытие выставки сходил корреспонденты Tomsk.ru и поделился впечатлениями.
Лично я люблю музеи просто так, ни за что, безотносительно к экспонатам. Нравится сама атмосфера и возможность беспрепятственно разглядывать сотрудников музея и посетителей. Если повезет и дело происходит в крупном и известном музее, то можно вполне оценить и блеск, и убранство здания. В музеях поменьше везде одна и та же картина – вытертый скрипучий паркет, скрипящие двери, закоулки лестниц, тяжелые пыльные шторы, стайки школьников на экскурсиях и сотрудницы, тихо и с обожанием расправляющие каждую складочку на тюле, поправляющие неосторожно сдвинутый пуфик.
Вы обязательно, в любом музее мира, увидите влюбленную парочку, заботливую маму или даже парочку мам, пришедших просвещать детей. А еще — студента-неформала с тяжелым рюкзаком за плечами, и даму с камеями, явно из местной богемной тусовки. Последние два «персонажа» почему-то обязательны, без них выставка — не выставка. Они, кстати, и самые внимательные посетители в зале: у каждой картины задерживаются подолгу, разглядывают мазки.
В общем-то, такая же атмосфера царила и на открытии этой выставки. В Томск не «заехала» гастролирующая по России выставка работ живописцев с мировым именем, на открытие которой выстраиваются очереди, и сходить на которую считается признаком хорошего тона. Нет. Просто другой региональный музей из фонда собственных работ предоставил Томску «сборник» не самых известных картин известных художников и лучших картин неизвестных художников. То есть, ничего, из того, что необходимо увидеть просто для галочки, там нет. Однако зажатый в руке 200-рублевый билетик из газетной бумаги станет пропуском в страну, от которой остались лишь имя и история — дореволюционную Россию.
Размеренный голос экскурсовода сразу разъясняет зрителям, что здесь в четырех залах собраны полотна художников, некоторые из которых последнюю сотню лет, в советский и постсоветский период, были забыты неслучайно, так как были лояльны царскому режиму и в жизни, и в творчестве.
К примеру, в первом зале чуть ли не на всю стену размахнулась написанная по заказу императорского двора картина Боголюбова «Иллюминация Кремля» — память о коронации Александра III, когда вся Москва засветилась от огней электрических гирлянд и разноцветных прожекторов. Подходить ближе 50 сантиметров нельзя, и работники музея даже натянули специальный красный шнур, чтобы какой-нибудь особо близорукий посетитель не завалился-таки на картину. Томичи перед полотном застывают надолго. Зрители рассматривают каждый мелкий мазок, пунктиром нанесенный на башни Кремля и широкие сизые мазки, складывающиеся в итоге в подсвеченное прожекторами черное московское небо прошлого века.
Рядом с имперской помпезностью заказной картины портреты чиновника, незнатной дворянки (кстати, меланхоличная дама по имени Аграфена с буклями на английский манер является матерью одного из известнейших русских меценатов, а чиновник со скучным лицом — один из видных деятелей белогвардейского движения) и сценки из придворной жизни XIX и XVIII веков смотрятся вполне уместно. Писали их разные художники, но картины объединяет лоск заказных работ, внимание к деталям. Кружева и бриллиантовые украшения на шее дамы в красном платье хочется рассматривать долго.
Второй зал — это как вся литература XIX века, только красками. То есть, чтобы стало понятней, о чем «Бэла» в «Герое нашего времени», почему застрелили Грушницкого и стал так популярен «Кавказский пленник» Толстого, нужно знать, что через войну на Кавказе прошло минимум три поколения русского дворянства, наличие службы там определяло во многом социальный статус человека в свете. Конечно же, насущная тема быстро проникла в искусство: разные пейзажные виды Кавказа разных авторов в середине позапрошлого века висели в каждой гостиной, батальные сцены и портреты русских генералов украшали дома и кабинеты чиновников. Для более романтичных натур художники писали сценки из жизни казаков, солдат и горцев. «Кавказских» картин в зале несколько.
Тут же в зале — модные на тот момент пасторальные итальянские пейзажи, привезенные русскими художниками из поездок в Италию, пара-тройка колоритных женских головок, портреты крестьянок с Малороссии и центральной части России. Крестьянки, кстати, занятные: разглядывать небрежно прописанные стежки на вышиванке малоросской крестьянки и разноцветные бусы можно долго, а вот изумительный портрет южанки в кружевной шали размером чуть больше напечатанной современной фотографии буквально заставляет зрителей часами разглядывать картину и восхищаться мастерством художника.
Еще один модный тренд позапрошлого века — «богоискательство» в литературе и изобразительном искусстве. Это то, куда пытались пройти Лесков и Достоевский – искусство на грани религии. Об этом опыте напоминают две картины из второго зала — «Спаситель» Васнецова в медном окладе и эскиз с изображением святой Варвары Нестерова. О последнем, почти схематичном изображении тоненькой девушки, экскурсовод говорит почти с сожалением: эскиз создавался для иконостаса Владимирского собора в Киеве еще в те времена, когда Киев был крупным русским региональным городом, а «Украина» как обозначение Малороссии – лишь модным словом из тусовки провинциальных литераторов. Сейчас все работы Нестерова, выполненные для Владимирского собора, находятся на территории Украины.
Третий зал похож на книги Чехова и Бунина. Все эти томные дореволюционные дамы с собачками и без, гуляющие под белыми зонтами между крымскими дворцами и в собственных усадьбах. Дома с мезонином, вишневые сады, литераторы в косоворотках, дачные романы в поместьях и интрижки на курортах, страдания платонической любви и увлечение Толстым. Все это здесь, все эти персонажи и типажи, хоть и не все «попали в кадр», живут и дышат на картинах художников.
Кстати, если в этом зале кому-то вдруг захочется улыбаться, плакать, почитать книжку или остаться здесь жить до закрытия музея — то это нормально. Как-то так полотна импрессионистов на людей действовать и должны. А в третьем зале как раз большинство картин — работы русских импрессионистов. Еще там можно подсчитывать, сколько тюбиков краски ушло у Коровина на написание роз в Крыму (если каждый лепесток — примерно полтюбика). Гадать, почему тень от листьев на его картинах бордовая вблизи и черная вдалеке. Смело измерять расстояние, с которого хаотичный набор мазков складывается в картину и разглядывать калейдоскоп красок с четырех сторон. Трогать ничего нельзя. Но очень хочется.
Четверный зал — буйство красок, ритм линий, модерн, начало XX века и 1910-е годы: ожидание революции и подготовка к прыжку в авангард 20-х годов. Здесь все лубочно-ярко, на кушетках в томных позах лежат натурщицы, дамы с портретов смотрят искоса. Живопись на любителя.
«Хедлайнер» четвертого зала — Валентин Яковлев, художник, который жил и работал в последние годы своей жизни в Омске. Яковлева любят зрители: останавливаются, фотографируют, подолгу стоят над «Семейным портретом», разглядывают девочку с мандолиной.
Кстати, Яковлев советское искусство понял и принял, став уже в 1917 году членом Союза художников Москвы. Но пережить гражданскую уже не смог – скончался от тифа в Омске в 1919 году. Многие авторы других картин после революции уехали из России или же стали основоположниками советского искусства. Но это уже другая история.
В общем, если есть два-три свободных часа, 200-300 рублей и любопытство, сходить на новую выставку в музей все же стоит. Да и вообще, ходить в музеи изобразительного искусства нужно обязательно, если любишь художников и картины. И обязательно нужно ходить, если к искусству равнодушен. Всегда найдется, на что посмотреть.
Екатерина Бухтиярова
